Бежит мальчишка по улице и рассыпает волшебный порошок, от которого все вещи растут и разбухают до необыкновенных размеров. Маленькие собачки вырастают до величины буйволов, лошади до размера мамонтов, люди становятся великанами. Мальчишку поймали, отняли порошок и употребили в дело. Замесили тесто, вырос хлеб величиною с дом. Это дрожжи Государственного Трехгорного пивоваренного завода Моссельпрома.

На съезд Коминтерна в Москву направляются через Дальневосточную республику два иностранных коммуниста. При них секретные документы большой важности. Им предоставлен экстренный поезд — они очень спешат.

В тайном штабе контрреволюционной организации два шпиона (один из них лётчик) получают распоряжение проследить прибывших иностранцев. Оба вылетают на самолете «Х» вслед за поездом.

Поезд идёт почти без остановок.

Поезд под уклон развил колоссальную скорость. Его нагоняет аэроплан, снижается, один из шпионов перескакивает на крышу вагона.

Начинается слежка.

***

Голодающая губерния. Станция N… Самолёт «Первая помощь» раздаёт привезённые посылки и санитарные средства, оказывает врачебную помощь, собирает письма.

Неожиданно (лётчик) получает задание немедленно доставить в Москву едущих делегатов-коммунистов.

На станции М. делегаты пересаживаются в самолёт «Первая помощь» и улетают.

Шпион в отчаянии.

Самолёт «Х» со 2-м шпионом опускается на станцию М., захватывает 1-го шпиона. Улетают вслед за делегатами.

Слежка в воздухе. Вынужденная посадка самолета «Первая помощь» (незначительное повреждение). Исправление повреждения. Ночевка в поле. Нападение шпионов. Делегаты убиты и брошены в воду. Документы похищены. Шпионы переодеваются в костюмы делегатов и продолжают полет.

Случайный свидетель — крестьянский мальчик — сообщает в волостной совет о случившемся.

***

Кремль. Большой совет. Идёт подготовка к съезду.

В мандатной комиссии Коминтерна. Звонок Зиновьева: «Приехали ли такие-то делегаты?»

Ходынка. Полет «Юнкерса» из Берлина. Прибытие делегатов на аэропланах.

В Коминтерне получена радиотелеграмма о гибели депутатов.

Ходынка. Отряд самолетов вылетает навстречу самолету «Х». Преследование. Трюки. Схватка в воздухе. Прыжок с аэроплана на аэроплан. Документы найдены.

Кабинет председателя треста. Нет заказчиков. Не треснет ли трест? Расстроенный председатель уходит домой. Ночью видит сон:
Работает мотор. Из отработанного газа двигателя образуются буквы: ДВИГАТЕЛЬ.

Сновидение сменяется другим. Межпланетное пространство. Выявляются звезды. В кадр входят с одной стороны работающий мотор и с противоположной стороны — земной шар. От мотора отделяется буква Д, направляется к оси земного шара и соединяет земной шар с мотором приводным ремнём. Земля вращается силой двигателя. С каждым оборотом земной шар выбрасывает на экран одну за другой буквы: ДВИГАТЕЛЬ.

Утро. Председатель треста просыпается. На ночном столике свежая газета. На видном месте объявление: «Контора объявлений „Двигатель“». Бежит по адресу сдать объявление. Через неделю. В тресте. Очередь заказчиков.

Отец и мать едут в Москву навестить дочь, за которой ухаживает некий Москвич-Жонглёр. Родители тотчас же по приезду уже с вокзала непрерывно атакуются непонятным словом «ГУМ». Бегут газетчики, раздают летучки «ГУМ». Некто в котелке встречает их на вокзальной лестнице, как близкий знакомый обнимает их и скрывается. По его уходе они обнаруживают у себя в руках марки «ГУМ».

В «ГУМе» свидание дочери с москвичем. Последний жонглирует покупками.

Дочь вернулась с прогулки. На столе покупки. Входят родители с чемоданами, устремляются к дочери и неожиданно отступают назад. На столе у допечь на свертках — ГУМ, ГУМ, ГУМ, взглядывают на свои чемоданы — чемоданы кем-то обклеены марками «ГУМ». Напряженная неподвижность. Дочь хохочет в кресле.

В государственном универсальном магазине. Маг и кудесник ГУМА — заведующий рекламой, с волшебной палочкой в руках бросает на экран буквы.

Скандал на улице. Девушка боксерским ударом сбивает с ног пристающего нахала. Толпа. Девушка извиняется перед публикой за обман. «Это только…» — она скрывается за кругом ГУМа. И вот её нет. И публики нет. Есть только разные отделения ГУМа.

Родители на скамейке в сквере. Читают газеты. На самом видном месте ГУМ у того и у другого. Надоело. Они с досадой опускают газеты. Руки сталкиваются. От этого обе болонки (?) падают у старухи с рук. Она наклоняется за болонками. Их нет. Вместо этого у колонки шляпная коробка. Как она сюда попала? И на коробке написано ГУМ? Болонки очутились в коробке. Зрителям видно было как какой-то подозрительный тип сунул мгновенно собачек в коробку.

Все же надоедливый ГУМ оправдывает свою назойливость. На лотерее в Верхних торговых рядах мать выигрывает самовар, а отец — автомобиль.

Некий гражданин застраховавший себя в ГОССТРАХЕ от огня, от путевых опасностей и от падежа, испытывает все эти бедствия. У него сгорает недвижимое и движимое имущество, у него пропадают один за другим грузы во время следования по сухопутным, морским, речным путям, он лишается всего своего рогатого скота и лошадей.

И зрителю, и ГОССТРАХУ известно, что здесь нет никаких злоупотреблений, что это дело удивительного стечения обстоятельств. ГОССТРАХ оплачивает убытки гражданину по курсу золотого рубля.

Настоящим делаю заявку на фильм «Она».

Фильм следит за работой мозга композитора, пишущего симфонию «Она». Мысль композитора ( и в месте с ней фильм) движется от женщины капитализма к женщине социализма, останавливаясь на конкретных примерах сегодняшнего дня. Фильм кончается Марусей Б., награжденной орденом Ленина за покорение Днепра (название и тему прошу за мной закрепить).
Более подробно развить тему не имею возможности до окончания Ленина.

Моя мама — ученица консерватории.
Я учу уроки. И Мама учит уроки.
А папа уехал освобождать украинцев и белорусов в другую страну.
Им там очень плохо живётся. И им надо помочь.
Завтра у мамы выходной день.
Но она не пойдёт в бассейн плавать. И не отправится на лыжную вылазку.

Мама говорит: «Завтра — большой для меня день. Мой первый прыжок с парашютом. Я возьму тебя, Танечка, с собой на аэродром».

Утром мама сделала гимнастику. И я делала тоже.

Потом позавтракали и поехали на аэродром.
Мама одела парашют. Села в самолёт. Загудели моторы. И самолёт поднялся в небо.
Я все время следила за самолетом. И одна тетя вдруг сказала: смотри, смотри. И я вижу из самолета что-то упало. Потом раскрылся красивый зонтик. И я побежала и закричала: «Мама, мама падает с неба».

Все очень смеялись и меня целовали. Потом поздравляли маму. И инструктор сказал, что очень хорошо. И Мама покраснела и обрадовалась. И мы пошли домой быстро, как на лыжах. И я ещё поспевала за мамой. Но она сказала, что у неё крылья. И все время что-то напевала. А пришли домой — она сразу за рояль. И очень волновалась. И все напевала. И долго перебирала пальцами клавиши. То по-одному, то по-другому. Потом запела громко и заиграла. И совсем про меня забыла. Я слушала и сначала не понимала. Но вот я стала разбирать слова. Мама пела про девушек, которые учатся и плавают, которые хорошо работают игровой стреляют, про мам, которые умеют защитить свою фабрику, свой завод, свой дом. И я увидела вдруг много девушек в противогазах. Боевая тревога. Сирена. Мама в газоубежище объясняет, как надо себя держать. Но тревога кончилась. Работницы у станков сняли маски. И, как странно, — у всех работниц мамино лицо. И я не знаю, кто моя мама. Но вдруг входит в цех инженер-женщина. У инженера тоже мамино лицо. Я кричу: «Мама, мама». Но цех вдруг исчезает и превращается в школу.

Учительница ко мне подходит. И у учительницы тоже мамино лицо. «Танечка, — говорит учительница, — все папы сейчас на фронте, а все мамы заменили их в тылу на их постах». И я вижу себя на паровозе. Машинист ко мне оборачивается. И у машиниста — мамино лицо. И я вижу себя на комбайне — комбайнер ко мне оборачивается. И у комбайнера — мамино лицо. И я вижу себя на пароходе — и у капитана мамино лицо. И у воды водолаз вылезает, снимает свой шлем. Под шлемом — мамино лицо. И я вижу агронома и начальника станции, вижу сталевара и председателя колхоза, заглядываю им в лица, и, как это странно, как они похожи на маму. Куда бы я ни попадала — меня встречает смелое и открытое мамино лицо. И вот моя мама на митинге. Провожает уезжающих на фронт красноармейцев. Она говорит, что Сталинская конституция дала ей крылья. Что они могут ехать спокойно на помощь своим братьям и сёстрам. Что она, советская женщина, не даст остановится ни одному станку на заводе, ни одному строительству, ни одному поезду, ни одному колхозу или совхозу, ни одной школе. Что она не только сумеет заменить мужчину на фабрике и заводе, в колхозе и учреждении, но она сможет и взять винтовку в руку. И что она владеет и противогазом, и пулеметом. И что она не оставит ни одного дома без группы самозащиты. Ни одной улицы без санитарной дружины. И что она, советская женщина, перевяжет им раны, когда это будет нужно. И даст лекарство, когда это будет нужно. И привезёт патроны, если это будет нужно. Что она — Ворошиловский всадник и летчица. Что она — это тысячи тысяч боевых подруг, это миллионы таких помощников в борьбе за всеобщее счастье, каких нет и не может быть ни в одной армии мира.

Так она говорила и запела свою песню, которую сочинила. И все подхватывали хором. И с этой песней отошёл поезд с бойцами. И пошла песня по всей стране. Из села в село. Из завода в завод. Из города в город. Из квартиры в квартиру.

Мама играет на рояле.
Танечка уснула на диване.
Мама раздевает спящую дочку и укладывает её в постель.
Подходит к балконной двери.
Сквозь слегка замороженные стекла на неё смотрят рубиновые звёзды.

Я разделась.
Покачиваясь от волнения и усталости, подошла к постели.
Почти упала на подушку. Выключила свет.
И сразу комната наполнилась звуками и птицами.
Будто она продолжает импровизировать на рояле…
Над ней чайки летят.
Совсем низко.
Парят, как пьяные.
То вправо, то влево.
То вверх. То вниз. То вперёд.
Спускаются вниз к светлому свету за переходом.
Снова вверх, качая крыльями.
Дым стелется на фоне серебристых облаков.
Дым стелется на фоне стальных отливов моря.
Чайки скользят между дымом, морем и облаками.
Будто синие птицы из Художественного театра.
Будто птицы из мечты одинокой девушки.
Будто из детской сказки.
Птицы парят, как пьяные, между дымом, морем и облаками.
Не птицы, а звуки из-под моих пальцев.
Какие-то оркестры приближается и удаляются.
Карнавал звуков.
Карнавал красок.
Карнавал огней.
Карнавал цветов.
Она лежит с открытыми глазами.
Перебирает в памяти последние дни…

5 марта проснулась как обычно. Проделали процедуры по предписанию врачей. Одни женщины в ваннах. Другие под циркулярным душем. Третьи поворачиваются под сильной струей «Шарко».
Потом завтрак.
Катание на лыжах.
2-й завтрак.
Катание на коньках.
Разные игры.
Чтение. Шахматы. Шашки. Письма. Газеты. Журналы. Книжные новинки. Альбомы. Биллиард. Некоторые учатся танцевать.
В 4 часа печенье, фрукты, чай.
В 6 часов обед.
И затем изумительная вечерняя прогулка.
По снежным аллеям парка, по белым пушистым елям, по замёрзшим и покрытым снегом прудам плыли в музыкальном ритме свет и тени.
Это от Луны, под которой проплывали то медленнее, то быстрее разной плотности и абажурными облачка.
За парком начиналась большая, широкая, как шоссе, снежная дорога, которая заканчивалась большой белой аркой, которую отдыхающие прозвали лунными воротами.
Вся эта дорога от двигающихся светов и теней казалась волшебной рекой, рекой видимых звуков, «лунной сонатой» наяву.
Меня потянуло в гостиную к роялю.
Не зажигая света, я сыграл «Лунную сонату» Бетховена.
Луна светила сквозь большие окна. Свет падал на клавиши рояля, на лица слушающих и на картину над роялем, где были изображены три странных обезьянки. Одна из них закрыла глаза, другая — уши, третья — рот.
— Расскажите что-нибудь о Вашей следующей фильме, сказала я, обращаясь к человеку в лыжном костюме, который стоял, прислонившись к роялю, и не сводил глаз с обезьяньей картины.
— Это очень трудно выразить словами… Но если Вы согласитесь импровизировать на рояле, я, пожалуй, попробую.
Получилось вроде кино.
Я играла.
Режиссёр говорил.
А слушатели закрыли глаза и старались представить, что будет на экране.
— Три обезьянки! — начал режиссёр, не сводя с картины глаз.